Битвы при Гроссберене, Кацбахе, Дрездене, Кульме, Депневице

Перемирие. Австрия присоединяется к коалиции. Битвы при Гроссберене, Кацбахе, Дрездене, Кульме, Депневице. Военные действия с начала сентября до середины октября. Битва народов под Лейпцигом

Общее положение

Это перемирие (которое сам Наполеон впоследствии считал величайшей своей ошибкой) было вызвано необходимостью дать передохнуть его войскам, свыкнуться с их положением — организоваться. От зоркого взгляда Наполеона не скрылось то, что хотя эти войска в течение первых 6 недель кампании прекрасно проявили себя и дрались храбро, но им все же недоставало еще многих и важных качеств настоящего солдата, и что они в этом смысле не могли равняться с теми, которые погибли в походе 1812 года. Однако он думал или мог думать, что при его энергии, благодаря которой принимаемые им решения и действия происходили во много раз быстрее, чем в коалиции, этот краткий отдых даст ему возможность в такой степени усовершенствовать свои вооруженные силы, что он будет в состоянии не только противостоять всем возможным случайностям (даже если Австрия перейдет на сторону его противников), но и преодолеть их. Наполеон не был против заключения мирного договора, если бы можно было его заключить, не пожертвовав ничем существенным, на что ему давали право надеяться две одержанные им победы. Временами выпадали такие моменты, когда он не скрывал от себя то важное условие, что сам характер борьбы существенно изменился, и что положение его уже вызывало некоторые опасения; но, в общем, он смотрел на сложившееся положение оптимистически, и гибельное высокомерие его еще нимало не было поколеблено.

Гамбург вновь в руках французов

Именно такого мира, который бы все оставил так, как есть, более всего и опасались в Пруссии, и потому известие о перемирии породило всюду негодование и тревогу. К этому еще добавилась печальная весть о том, что Гамбург опять попал в руки французов. Произошло это, очевидно, вследствие упущения со стороны союзников и следующим образом: датчане, предполагая присоединиться к союзникам, в их интересах, заняли город своими войсками, но тотчас же его покинули, как только датскому правительству стало известно, что Норвегия уже обещана Швеции. Вместе с тем Дания перешла на сторону Франции. Однако оказалось, что шведский кронпринц Карл Иоанн (бывший маршал Бернадот) вовсе не был расположен что-либо предпринимать в интересах города Гамбурга, а тем более подвергать себя ради него какой-либо опасности.

27 мая Теттенборн выступил из города и город был потерян для союзников. Сначала в него вернулись датчане, уже в качестве союзников Франции, а после их ухода вступили французы под командованием Даву и Вандамма и развернули жестокие репрессии. Начались расстрелы, изгнания, контрибуции, всякого рода вымогательства — на все это и у обоих военачальников были в изобилии запасены бланки с подписью самого Наполеона. Не менее печален был и другой случай — нападение, которому подвергся партизанский отряд майора Люцова около Китцена (близ Люцена). Наполеон был особенно озлоблен против этих партизанских отрядов, которые действительно наносили ему значительный урон, отбивая орудия, транспорты с провиантом, пленением офицеров и т. д. Майора Люцова укоряют в том, что он, за неимением достоверных сведений, слишком медленно подвигался к демаркационным линиям, определенным на время перемирия; а рассчитывать на какое-либо снисхождение со стороны неприятеля было более чем странно.

Отряд французов в 4000 человек неожиданно напал на полк Люцова, насчитывавшего 400 человек и 300 из них разом положил на месте; остальные (в том числе Люцов, и раненый Теодор Кернер) успели спастись. В числе нападавших на люцовский полк были, увы, и вюртембергцы. Но зато в тот самый день, когда перемирие окончилось, произошла стычка между французским корпусом Удино и прусским отрядом, заграждавшим дорогу в Берлин, и французы вынуждены были отступить, причем отбитые у французов несколько сот ружей весьма кстати пошли на вооружение испытывавшего нехватку оружия прусского ландвера.

Вооруженные силы сторон

Именно это — приведение в порядок своих армий — делало перемирие для союзников совершенно необходимым. Более того, было полное основание надеяться, что если попытки заключения мира будут отвергнуты Наполеоном, то Австрия, вероятно, склонится на сторону коалиций, и тем самым значительно будут увеличены шансы на успех у союзников.

Австрия

И действительно, Австрия в силу сложившихся обстоятельств была выдвинута на передний план: теперь она вынуждена была действовать. Наступил момент, когда уже ни трусость, ни косность, ни самое изощренное коварство не могли более удержать Австрию от необходимости принять определенное решение, в котором, собственно говоря, не было даже и выбора. В последнее время пытались на разные лады, разными умными доводами объяснить и оправдать политику Австрии, проводимую на протяжении первых пяти месяцев этого года в особенности потому, что эта политика — по крайней мере по отношению к Австрии — привела к некоторому благоприятному результату; но такое оптимистическое воззрение — увы! — не выдерживает строгой критики.

Франц I, австрийский император. Гравюра работы Ф. К. Тилькера с портрета кисти П. Г. Стембуки

В Австрии, как и везде в Европе, все государственные, придворные и общественные деятели были настолько поражены исходом похода в Россию, что им прежде всего пришлось серьезно задуматься; однако ни о каком смелом шаге, ни о каком порыве мужества или хотя бы озлобления против человека, который трижды унизил Австрию, разрушил ее значение в Германской империи и захватил почти треть ее владений, в правящих кругах, в непосредственной близости к императору Иосифу и его первому советнику, графу Меттерниху, не было и речи. Им и в голову не приходили те «возвышенные упования», которые подняли прусский народ и жителей некоторых других немецких областей на борьбу за родину и ее благо. Один из ученых знатоков истории изображает нам императора Иосифа (в смысле описания его характера), как «смесь твердости и слабости, честности и лживости, здравого смысла и самой обыденной близорукости, честолюбия и равнодушия, большого знания мелочей и самого элементарного неведения». В целом, по общему складу характера, он напоминал одного из своих предков, Фридриха III Габсбурга, жившего в XV столетии и оставившего по себе весьма недобрую и нелестную память. Министр же его, истый царедворец, более хитрый, чем умный, рано ко всему охладевший вследствие распутной жизни, совершенно свободный от всяких возвышенных воззрений на все окружающее, весьма ленивый к работе, жил, как говорится, одним днем, а его главная забота состояла в том, как бы сохранить за собой то положение, которое он умел для себя сделать и приятным, и удобным.

Клеменс Меттерних

Положение Австрии вследствие поражения, понесенного армией Наполеона в России, быстро и в значительной степени улучшилось. В ответе на известное письмо Наполеона от 7 января 1813 года речь шла об отношениях Франции к Австрии опять в таком тоне, какой подобает диалогу двух равносильных держав. В нем говорилось, между прочим, что все вожделения Австрии направлены к восстановлению мира. Можно, пожалуй, предположить, что австрийское правительство, в данном случае, играло только тонко рассчитанную роль, и сам Меттерних, впоследствии выдававший себя за человека, безошибочно угадывавшего будущее, в своих мемуарах старается всех убедить, что он уже тогда свой способ действий основывал на близком знании характера Наполеона, в чем, по его словам, он, будто бы, и не ошибся. Но чем больше мы вглядываемся в подробности австрийской политики в эти 5 первых месяцев 1813 года, тем отчетливее понимаем, что ей возможно дать только одно объяснение: люди, руководившие Австрией, сами не знали, чего хотели, хотя общее положение дел в сущности было совсем немногосложно. Едва ли может подлежать сомнению то, что Наполеон легко мог бы купить австрийскую дружбу, предложив за нее хорошую подачку; но он был настолько неосторожен, что подобной подачки не предложил, и, помимо своего письма от 7 января, в котором не допускал со своей стороны никакой серьезной жертвы ради сохранения мира, еще сослался в своем отношении к Австрии на трактат 1812 года, т. е. на такой договор, который, по справедливому заключению Меттерниха, вовсе не мог согласоваться с положением великой державы.

В Вене смотрели не без тревоги на взрыв народного сознания в Пруссии; при этом, чтобы отвести глаза французскому посланнику, приходилось даже прикидываться, будто бы опасаются слишком большого возрастания русского могущества, против которого, однако, не принимали никаких мер и сидели сложа руки… Но все это не может еще служить достаточным объяснением колебаний Австрии. Притом же никак нельзя допустить, чтобы она выжидала того момента борьбы, когда оба противника достаточно ослабнут, чтобы затем обоим им объявить свою волю, подкрепленную прибереженными и сосредоточенными в Австрии силами: такая политика при подобной мировой борьбе представлялась бы очень опасной. И если только император Франц и Меттерних руководствовались хоть какой-нибудь идеей, то разве что — вынудить Наполеона к заключению мира путем кое-каких пожертвований, притом такого мира, который бы мог хоть сколько-нибудь улучшить общее положение Европы, и добиться этого, если возможно, даже не извлекая меча из ножен, что для народов Австрии, как и для императора австрийского и его министра, в данную минуту было наиболее удобным. И вот этой своей расслабляющей политикой они благополучно уже добились того, что Наполеону оставалось только выиграть еще одно сражение, чтобы вновь восстановить свое господство над всей Европой, в том числе и над Австрией. Таким образом наступил момент, когда Австрии пришлось стряхнуть с себя трусость и лень, и обратиться к действию.

Наполеон и Меттерних

Мы можем опустить без ущерба для нашего изложения те отдельные стадии, через которые чрезвычайно медленно эта политика переходила от союза с Наполеоном при тайно поддерживаемых отношениях с Россией и Пруссией — к ходатайству (entremise) в пользу мира, затем к вмешательству в пользу мира и посредничеству, затем к вооруженному нейтралитету и к вооруженному посредничеству и, наконец, к войне. Можем только мимоходом упомянуть о визитах Шварценберга в Париж (в феврале), Вейссенберга в Лондон, Лебцельтерна в Калиш, о переговорах Меттерниха с прусским послом Гумбольдтом, с французским посланником Отто, а затем Нарбонном… Несомненной заслугой Наполеона было то, что он наконец заставил эту политику высказаться: его посланник, Нарбонн, еще 21 апреля 1813 года имел наивность передать австрийскому правительству ноту, в которой Наполеон настаивал на соблюдении Австрией мартовского договора 1812 года.

В период между Люценским и Бауценским сражениями, 16 мая явился к Наполеону граф Бубна, а в то же время известный деятель 1809 года, граф Филипп Стадион, был послан в союзный лагерь: Наполеону были сделаны в дружественной форме весьма приемлемые для него предложения. Мир представлялся возможным при очень умеренных уступках — речь шла о Варшаве, Иллирии, захваченных областей на Эльбе, некотором увеличении территории Пруссии и т. п. Это привело только к тому, что Наполеон оскорбился и сделал попытку завязать отношения с Россией: но в русский лагерь посланник Наполеона не был допущен и последовала вторая битва, а за ней и перемирие.

Это перемирие для Наполеона имело бы только в том случае некоторую пользу, если бы за ним последовал мир, и вот именно этого-то в Германии более всего и опасались. Но Наполеон был так неосторожен и так высокомерен, что не принял мира, предлагаемого ему на весьма умеренных условиях. Тогда последовало, 28 июня, личное свидание Меттерниха с Наполеоном: Меттерних специально приехал в Дрезден для переговоров с Наполеоном. Переговоры проходили с глазу на глаз, а потому о них никто ничего не знает, кроме того, что Меттерних, много лет спустя, счел возможным сообщить. О значении этих переговоров можно судить по тому, что свидание продолжалось 9 часов подряд, и когда Меттерних вышел из кабинета Наполеона и генералы в приемной обратились к нему с тревожным вопросом — «Мир или война?» — тот не смог сдержаться, и впечатление, вынесенное из беседы с Наполеоном, выразил в словах: «Клянусь вам честью, что у вашего государя ум зашел за разум!»

За день до этого граф Стадион в Рейхенбахе подписал договор с союзниками, по которому Австрия также присоединялась к Калишскому союзу. В Рейхенбахе же заключены были: 14 июля — между Пруссией и Англией, а 15-го — между Англией и Россией — союзные и субсидиальные договоры. Стороны решили сообща поставить Наполеону следующие условия: упразднение герцогства Варшавского и разделение его территории между тремя державами, участвовавшими в разделе Польши; возвращение Данцига территориально увеличенной Пруссии, вывод войск из прусских и польских крепостей; возвращение иллирийских провинций Австрии, восстановление Ганзейских городов в их правах, возвращение Ганновера Англии, упразднение Рейнского союза, уступка областей, которыми владели в Германии французские принцы; но последние три условия были поставлены только так, на всякий случай; Австрия удовольствовалась бы и более скромными требованиями, лишь бы только он быстро и решительно их принял.

Все окружение Наполеона были расположено в пользу этих условий; его генералы, которых он обогатил и которые еще более разбогатели на его службе, тяготились войной, которая не давала им возможности пользоваться своими богатствами; более того, приближенным Наполеона было известно (с 29 июня), какой дурной оборот приняли дела в Испании. Самые преданные слуги Наполеона советовали ему принять предлагаемые условия; для дальнейших переговоров между Меттернихом и Марэ (наполеоновским министром иностранных дел) был открыт в Праге, 12 июля, конгресс. Но на этом конгрессе дело не клеилось; ни союзники, Пруссия и Россия, ни французские уполномоченные, когда они наконец прибыли на конгресс — не проявили особенного усердия к заключению мира. И едва только успели обе стороны договориться между собой о формальной стороне переговоров, как уже наступил срок перемирия. Еще раз попытался Наполеон добиться непосредственного соглашения сначала с Россией, а потом с Австрией, т. е., другими словами — порвать связь между союзниками; но никто из них не поддался на эту уловку — со стороны Австрии последовал ультиматум, по которому предлагалось принять условия в 24 часа, так как перемирие уже истекало. 24 часа миновали — ответа не было; в полночь с 10 на И августа перемирие окончилось и тотчас же сигнальные огни, запылавшие всюду на горах, возвестили войскам, что война должна начаться вновь. В ответе Наполеона, полученном на следующий день, он требовал еще и Данцига и Триеста, а границей Рейнского союза определил Одер.

Возобновление войны

Наполеон предполагал, что сил его будет вполне достаточно для того, чтобы восторжествовать над коалицией даже и в том случае, если к ней примкнет Австрия, и предположения его нельзя было назвать химерическими. На примере Фридриха Великого мы знаем, насколько велики бывают преимущества одной только твердой воли над многоголовой коалицией, и эта последняя борьба с Наполеоном, в дальнейшем своем развитии, еще должна будет нам показать, какие происки, ошибки, случайности, полупредательства и даже откровенные предательства оказываются возможны в коалиционном ведении войны. Но все же Наполеон не в полной мере сознавал опасность этой войны, в которой против него совместно действовали два злейших его врага — национализм и легитимизм. Он делал вид, будто не придает никакого значения национализму, а между тем, на деле он должен был испытать на себе всю страшную его силу, а о легитимизме, побуждавшем все, что только было старого и знатного в Европе, от папы и до последнего дворянина, к инстинктивной борьбе против него, как представителя революции, как выскочки-плебея, как сына корсиканского адвоката, — об этом он, по-видимому, даже и не помышлял и не имел ни малейшего представления.

Бонапарт сумел воспользоваться сроком перемирия в полной мере и при возобновлении военных действий, с 11 августа, большой разницы в силах воюющих сторон заметно не было. Однако русские и пруссаки также не теряли этого времени даром. Пруссия более, чем когда-либо за последнее время, напоминала собой большой военный лагерь: около 100 000 человек ландвера было наготове, и весьма важно было то, что настроение всей германской нации (даже в областях, еще бывших под гнетом чужеземного владычества) было, по отношению к союзникам, самое благоприятное. Это настроение впервые нашло себе отклик и в литературе того времени — в творениях Теодора Кернера, Э. М. Арндта, Макса фон Шенкендорфа, а также поэтов: Фридриха Рюкерта, Людвига Уланда и множества других, не столь выдающихся, но не менее проникнутых патриотизмом. Горько подумать, что тогда величайший из немцев-писателей, гениальный Гёте, один продемонстрировал полное равнодушие к этому настроению, держался от него в стороне, и в этот период обновления немецкой жизни находил возможность придерживаться воззрений предшествующего периода — чего-то среднего между космополитизмом и филистерством.

Трахенбергский план войны. Вооруженные силы сторон

Военные силы союзников возрастали, хотя и постепенно, однако, до значительных размеров: 270 000 пруссаков, 260 000 австрийцев, 250 000 русских и 20 000 шведов. Будущий план войны уже с начала перемирия был предметом общих обсуждений, в которых заочно своими советами принимал участие и Герхард Иоганн Шарнхорст, раненый при Бауцене и потому еще прикованный к постели в Праге. К сожалению, этот полезный деятель не мог долее нести службу на благо общему делу: он скончался в Праге 28 июня — в тот самый день, когда Меттерних из продолжительной беседы с Наполеоном вынес убеждение, что следует перейти на сторону союзников. На съезде в Трахенберге, в Силезии, на котором присутствовал и шведский кронпринц, план военных действий был окончательно утвержден. Он был хоть и не очень смелым, однако разумным, и как нельзя лучше соответствовал условиям общего положения и возможностям коалиционного ведения войны.

Герхард Иоганн Шарнхорст. Гравюра с портрета кисти Бури

Силы союзников были разделены на три армии, в состав которых преднамеренно были введены контингенты различных национальностей: 1) Богемскую армию, или главную, под главным командованием австрийского фельдмаршала князя Шварценберга (287 000 русских, пруссаков и австрийцев при 700 орудиях); 2) Силезскую (95 000 человек при 356 орудиях), состоящую из русских и пруссаков, под командованием прусского генерала Блюхера; 3) Северную (154 000 пруссаков, русских, шведов и других при 387 орудиях), которой, отчасти по настоянию России, предводительствовал шведский кронпринц, впоследствии немало навредивший общему делу союзников.

Все эти три армии должны были действовать наступательно, но так как Наполеон со своей 400-тысячной армией господствовал над всем течением Эльбы, от истока до устья, занимая центр круга, и таким образом имел на своей стороне «преимущества внутренних линий», — как говорят военные специалисты, — то союзникам так и должно было действовать, чтобы та армия, против которой бы Наполеон обратился со своими главными силами, отступила перед ним и тем самым дала возможность двум другим продвинуться вперед; летучим же отрядам, которых у них было немало, выпадала на долю такая задача: постоянно угрожать связи между отдельными частями неприятельской армии, действовать в ее тылу, и тем самым еще более усиливать то чувство опасности, которое, несомненно, и без того уже существовало в рядах французов, так как они, по большей части, были физически слабее войск союзников, а войска Рейнского союза назвать надежными было бы слишком опрометчиво.

Битва при Гроссберене

Слабейшей, и в то же время для Наполеона наиболее опасной частью союзной армии, была армия северная: опаснейшей потому, что в Берлине и старопрусских областях был главный очаг и центр настоящей национальной войны; слабейшей потому, что эта армия подчинена была, как главнокомандующему, шведскому кронпринцу, который не отличался ни деятельностью, ни особенным усердием в отношение общего дела союзников.

Против этой армии Наполеон и направил свой первый удар. С 70-тысячной армией, состоявшей из итальянских, вюртембергских, саксонских, вюрцбургских, вестфальских и баварских войск, союзная армия была достаточно сильна для того, чтобы и она могла перейти в наступление, но кронпринц об этом и не подумал, и даже тогда, когда Удино находился уже всего в 6 часах перехода от Берлина, кронпринц делал все от него зависящее, чтобы избежать победы. Он полагал или делал вид, что так полагает, что на него наступает сам Наполеон с главными силами, и готов был уже уступить неприятелю Берлин, если бы только это было в его власти. Он даже имел неосторожность в присутствии подчиненных ему прусских генералов, выразиться так: «Берлин! Ну, что такое Берлин? — не такой же ли город, как и другие?»

Граф М. И. Платов

Но это не помешало генералу Бюлову вступить в битву с армией Удино (23 августа после полудня) при Гроссберене, в пяти часах перехода на юг от Берлина, и нанести неприятелю поражение. Урон французов составил 3000 или 4000 человек, в том числе 1500 пленных; при этом потеряно было 14 орудий и 2000 ружей. Потери прусской армии составили 150 человек убитыми и 900 — ранеными (в том числе только 7 шведов!). Для полноты картины отношений, существовавших в коалиционной армии, не мешает отметить, что даже это первое удачное дело привело к пререканиям между начальствующими лицами. Кронпринц оказался почему-то недоволен действиями Бюлова и несколько иначе изложил ход самого дела в бюллетене. Бюлов воспылал гневом и представил свое опровержение донесения о битве; но прусская военная цензура не допустила его публикации. Бюлов довольствовался тем, что сослался «на 40 000 свидетелей», но из-за этих пререканий кронприц не захотел последовать его доброму совету — немедленно преследовать потерпевшего поражение врага и перейти к активному наступлению.

Генерал-лейтенант прусской армии В. фон Бюлов (фон Денневиц). Гравюра работы фон Боллингера с портрета кисти Дэлинга

Стычка у Гагельсберга

26 августа, вслед за победой при Гроссберене, произошла не менее удачная стычка у Гагельсберга. Генерал Жирар двинулся из Магдебурга на поддержку задуманных маршалом Удино военных операций: Жирар намеревался тревожить правый фланг северной армии союзников, однако, оттеснив шесть батальонов и несколько эскадронов под командованием генерала Путлица, Жирар остановился, узнав о неудаче, которой закончилось движение, предпринятое маршалом Удино. Тем временем часть корпуса Тауенциена зашла ему в тыл и отрезала от Магдебурга: 27-го числа произошла кровопролитная стычка, и только благодаря ночной темноте остатки жираровского отряда спаслись от полного уничтожения. Битва была жаркой. С той и с другой стороны совсем еще молодые солдаты, почти не нюхавшие пороха, дрались с большим ожесточением, действуя более прикладами, нежели штыками: грудами неприятельских тел была завалена вся ограда деревни Гагельсберг.

Не особенно удачной оказалась ловкая операция, которой Даву должен был поддержать удар главных сил, направленный против Берлина. И Даву действовал здесь, как и большая часть наполеоновских полководцев, гораздо бесхитростнее, нежели в былое время: он отступил при первых неблагоприятных известиях, довольствовавшись небольшими и совершенно бесплодными стычками. Здесь с немецкой стороны действовал и легкий кавалерийский отряд люцовцев, и в одной из только что упомянутых стычек близ Гадебуша, в западном Мекленбурге, 26 августа пал Теодор Кернер, став жертвой своей пылкой, необузданной отваги. Таким образом, начало военных действий на этот раз нельзя было назвать неблагоприятным, и события быстро следовали одно за другим. В это же время, в двух других местах произошли два решительных сражения: одно весьма удачное, а другое — как бы в противовес ему — крайне неудачное по своим результатам.

Во главе командования Силезской армией, восточной из трех союзных, стоял Гебхард Лебрехт фон Блюхер (род. в декабре 1742 г.), с именем которого мы встретились впервые в несчастный 1807 год. Находясь на службе при Фридрихе Великом, он за какой-то проступок на службе был обойден при повышении чинов и тотчас же потребовал отставки (1773 г.): «Ротмистр фон Блюхер может убираться к черту!» — гласил лаконичный ответ Фридриха. Блюхер поселился в деревне, занялся сельским хозяйством и посвятил себя домашней и семейной жизни, но он чувствовал, что был отвергнут от своего истинного призвания, к которому имел возможность вернуться только после смерти Фридриха II. Он обратил на себя внимание, как смелый кавалерист и весьма разумный военачальник; в несчастный год общего погрома Пруссии, он оказался одним из немногих, сумевших поддержать честь прусской армии, и дальновидный Шарнхорст понял, что это был именно тот настоящий полководец, который нужен для ведения всенародной войны.

Князь Гебхард Ледрехт фон Блюхер фон Вальштатт. Гравюра с портрета того времени

Действительно, этот 70-летний старец величавой и воинственной наружности, полный сил и юношеского пыла и юношеской ненависти к французам, мог быть назван истинным представителем всенародного воинственного воодушевления. Это был неученый, но настоящий солдат; он знал толк в войне, и все хвалили его быстрый и острый взгляд: важнее же всего было то, что он не боялся никакого врага, даже самого Наполеона, перед которым техники войны и всякие генералы-дипломаты отступали с почтением. Он не походил ни на кого из современных ему выхолощенных общественных деятелей и его энергичные, но удивительно своеобразные, хотя и полуграмотные письма очень напоминают своим слогом и оборотами письма Фридриха Великого. Йорк, недоброжелательно относившийся ко всем военным деятелям, которые не могли с ним равняться в образованности и в глубоком знании военного искусства, утверждал, что Блюхер обязан своей популярностью случайности, и что эта популярность вовсе не соответствует его природным способностям. Когда же Шарнхорста стали предостерегать относительно разных чудачеств и выходок Блюхера, он возразил с необычайной горячностью: «Ну так что же? Он должен быть главнокомандующим, хотя бы у него сто чудачеств в голове было!» И он был прав; Блюхер пришелся всем по вкусу — даже русский солдат относится к нему одобрительно; а все его недостатки восполнялись начальником его генерального штаба генералом Гнейзенау, который вместе с Бюловым может быть назван одним из способнейших военачальников в союзной армии.

Граф Нейдгард фон Гнейзенау. Гравюра с портрета кисти Каролины фон Ридэзель

Гнейзенау служил отличным дополнением Блюхеру. Блюхер не без досады видел себя обреченным на оборонительный способ ведения военных действий, на основании трахенбергского плана. Он успокоился только тогда, когда Барклай-де-Толли сказал ему, что, имея 100-тысячную армию, мудрено ограничиться только одним оборонительным способом действий; и он не стесняясь заявил монархам, что принимает на себя звание главнокомандующего только под тем непременным условием, что ему будет дозволено атаковать неприятеля всюду, где он это найдет для себя удобным. На это заявление он никакого ответа не получил, и, ссылаясь на некоторые противные условиям перемирия рекогносцировки французов в промежуточной нейтральной полосе, он, еще до истечения перемирия (15 августа), уже выдвинулся на эту промежуточную полосу, а рано утром 17-го числа завязал с французами сражение.

Наполеон намеревался воспользоваться временем, в течение которого богемская армия станет только собираться действовать, для того, чтобы направить удар против Блюхера. 21-го числа он появился у Лёвенберга, намереваясь с большим перевесом в силах ударить по противнику, горячность которого ему была хорошо известна. Однако Блюхер, убедившись в большом перевесе неприятельских сил, обуздал свою гусарскую удаль и, согласно принятому плану войны, отступил с серьезными потерями: он слишком уж много возлагал надежд на своих солдат, считая для них, как и для себя, все возможным, и вследствие этого между ним и генералом Йорком (привыкшим тонко взвешивать все шансы возможного и не допускавшим «гениального ведения войны») дело дошло до крупных разногласий. Однако отступление Блюхера вынудило Наполеона изменить план действий. К тому же, в ночь с 23 на 24 августа Наполеон, узнав о наступлении богемской армии, предоставил корпусу Макдональда в составе 80 000, а по другим известиям 60 000 человек действовать против Блюхера, а сам поспешил к Дрездену, чтобы с этой стороны дать отпор нападению союзной армии. Туда же приказал он двинуть и вес остальные войска, какие оказались бы не нужны для действий против Блюхера.

Битва при Кацбахе

Но едва только Наполеон уехал, как Блюхер вновь перешел в наступление. Он выдержал весьма неприятный разговор с Йорком, и впечатление его отчасти отразилось и на русском генерале Ланжероне, который в Блюхере видел только «рубаку» (un vieux sabreur); но к счастью для Блюхера и как бы в оправдание его способа действий оказалось, что французы, предполагавшие, что он избрал себе тактику отступления, сами двинулись против Блюхера и напросились на битву, которую он так жаждал. Таким образом и произошел бой на равнине между реками Нейссой и Кацбахом — на правом берегу последнего.

Французы поднялись на крутой берег и оттеснили передовые войска Блюхера: выбравшись на плато, они стали занимать его и на нем выстраиваться. А тут как на беду пошел сильнейший ливень, так что ружейным огнем почти нельзя было действовать. Наконец построение было закончено и в 3 часа союзники перешли в наступление, действуя преимущественно холодным оружием, штыком и прикладом. К вечеру французы потерпели полное поражение: продвинувшись слишком далеко вперед, в невыгодной позиции, они не выдержали энергичного и настойчивого натиска противников, стали отступать, и отступление их вскоре превратилось в беспорядочное бегство. При этом серьезным препятствием для бегущих служили те самые ручьи, через которые французы утром свободно переходили вброд: теперь же они вздулись от дождя и превратились в бурные потоки, которые поглотили многих бегущих. Только на следующий день выяснились результаты победы. Русский генерал Ланжерон 29 августа разгромил дивизию Пюто и взял в плен 4000 французов. Основываясь на донесении Блюхера о битве, можно сделать вывод, что поражение французов было весьма серьезным: 18 000 пленных и 103 пушки достались победителям, у которых урон оказывался сравнительно небольшим. Весть об этой победе пришла тем более кстати, что в тот же день богемская армия союзников начала свои военные действия с большой неудачи.

Богемская армия. Поражение при Дрездене

Этой армией командовал князь Карл Филипп фон Шварценберг, пользовавшийся репутацией как очень великолепный дипломат и хороший воин; первое из этих качеств было особенно полезно ему как главнокомандующему коалиционной армией, при которой находились три монарха, и следовательно необходим был посредник, вполне способный сгладить все шероховатости и предотвратить всевозможные столкновения; но зато как военачальник, которому предстояло командовать 200 000 армией и притом вести ее к победам, да еще против самого Наполеона, — для такой задачи, конечно, Шварценберг не годился. 22 августа большие массы богемской армии, четырьмя громадными колоннами перешли через Рудные горы. На границе Лаузица они были встречены благоприятным предзнаменованием: здесь два вестфальских конных полка перешли на сторону союзников.

Князь Шварценберг.

Гравюра работы М. Стейнля, 1822 г.

План движения на Дрезден был задуман весьма неплохо. Если бы они прямо двинулись в этом направлении, то, конечно, небольшой корпус французского войска, под командованием Гувиона де Сен-Сира, стоявший около Дрездена, был бы ими раздавлен, и тогда Наполеон лишился бы важного опорного пункта для своих операций. Но, к сожалению, надо сознаться, что при сложном устройстве коалиционного механизма никакая быстрота действий не была возможна. 25 числа, когда и перевес сил был на стороне союзников, и возможность неожиданного нападения, — протекало без всякой пользы потому, что у Шварценберга еще не все силы были в сборе, а 26-го завязалась битва, где дрались до полудня, но как-то бессвязно… Общая атака, наподобие какого-нибудь концерта или раута, была назначена на 4 часа! Таким образом Наполеон имел полную возможность поспеть на место битвы из Силезии. Часть своей армии под командой Вандамма, Наполеон направил к Пирне (на левом берегу Эльбы), на большую дорогу в Богемию, главный путь отступления союзников в случае поражения, которое он с уверенностью рассчитывал им нанести.

26 августа, утром в 9 часов, он уже был на месте. Его присутствие, как и всегда, воодушевило солдат, и войска всюду приветствовали его обычным восторженным кликом: «Vive 1’Empereur!» И самим жителям Дрездена, на этот раз, Наполеон представлялся чуть ли не избавителем от всех ужасов взятия города^[18] большой армией после долгой и упорной битвы. С высот левого берега, с того места, где стояли монархи и сам главнокомандующий, можно было видеть нескончаемые ряды войск, двигавшиеся по всем дорогам, на правом берегу Эльбы. Сам Наполеон находился на мосту, перекинутом через широкую реку и соединяющем новый город со старым; полк за полком проходил мимо него и лично от него получал приказания.

По трахенбергскому плану войны богемской армии следовало бы отступить потому, что «сам император» стоял перед ними. Но у союзников силы были весьма значительны — 150 000 человек, до 400 орудий