Общее положение Германии в 1517 г. Индульгенции

Первые шаги Лютера. Избрание императора. Первый сейм при Карле V, в Вормсе. Лютер на сейме и Вормсский эдикт. 1517 – 1521.

Положение Европы около 1500 г.

Представителем высшего светского сана в христианском мире, римским императором с 1493 года был Максимилиан I. В результате долгой и упорной борьбы древний графский род Габсбургов приобрел себе право на обладание этим титулом. Границы Германской империи на северо-западе захватывали территорию современных Нидерландов, на юго-западе достигали берегов Роны, на юге в состав империи входили современная Швейцария и часть Верхней Италии до самого Арно. На севере владения Германии доходили только до Эйдера, а на востоке – немного переходили за Одер. По объему занимаемой площади в квадратных милях и по количеству населения эта держава (если не принимать во внимание обширного Московского государства) была самой большой в Европе, но что касается политического строя и государственного устройства, то между Германской империей и другими великими европейскими державами существовала весьма ощутимая разница.

Германия

В течение XV века в Европе повсеместно наблюдалось усиление монархической власти – сосредоточение государственной мощи в руках одного верховного правителя. Повсюду: в Испании, при Фердинанде Арагонском и Изабелле Кастильской, во Франции, при Карле VII и Людовике XI, в Англии, при Генрихе VII королевская власть стала преобладать над многообразной властью средневековой аристократии. Та же естественная тенденция к сосредоточению государственной власти в одних руках имела место и в Германии. Однако в силу особых местных условий, это привело не к единению, а скорее к завершению территориальных междоусобиц, окончательно упрочив наиболее могущественных вассалов императора в положении владетельных князей. В результате образовались не один центр, как в других государствах Европы, а несколько центров, не одно царство, а несколько владений. Подобных княжеских владений было великое множество, и притом разной величины: курфюршества, герцогства, княжества, графства, баронства, духовные и светские образования, из которых духовным принадлежала почти треть от общего количества земель. Помимо этого множества разнообразных владений образовались также в весьма значительном количестве так называемые «вольные города», которые представляли собой своего рода государства или полугосударства в государстве. Все эти территориальные образования составляли, так сказать, верхний слой в политической системе Германии. Такое положение было уже, конечно, существенным шагом вперед по сравнению с близким к анархии положением германского общества в средние века; но все же до окончательного благоустройства германское общество дожить не успело, так как по-прежнему часто вспыхивали междоусобные войны, дворянство было готово в любую минуту встать на путь разбойничьего рыцарства. Обозы с товарами еще не могли в полной безопасности двигаться от города к городу, даже отдельные путники нередко становились жертвами грабителей. Недаром Гёц фон Берлихинген, оставивший нам описание своей жизни, изобилующей такими приключениями, сравнивает этих дорожных грабителей с волками, и, в этом именно смысле, называет волков их «добрыми товарищами».

Князья и города

Князья, и в особенности города, энергично старались противодействовать такому положению вещей. Беда грозила тому человеку благородного происхождения, который нанес какой-либо ущерб их согражданину и затем попался в их руки: чаще всего ему приходилось проститься с жизнью. Города империи, бюргерства и дворы владетельных князей – вот собственно те центры, в которых не прекращалось постоянное движение прогресса. Уже прямым имперским или, иначе сказать, городским патриотизмом веет от стихотворения Ганса Закса, которое этот поэт-сапожник посвящает описанию своего родного города, Нюрнберга, перечисляя все его достопримечательности, с гордым сознанием его значения и собственного достоинства. Он сравнивает этот город Римской империи с садом, который расцвел под кровом крыльев черного орла, украшенного с левой стороны красными и белыми розами; он не нарадуется на имперский замок, на бесчисленные городские дома с их крышами, крытыми черепицей и аспидом, на гладко вымощенные улицы, на 116 его фонтанов, 12 водопроводов, на 11 каменных мостов, 10 рынков, 13 бань, 8 церквей; упоминает о том, что городское население во всех странах имеет обращение:

«народ в труде усердный, богатый и очень влиятельный,

сметливый, ловкий, оборотливый» –

умелый во всякой работе – в печатаньи, в живописи, в резьбе, в финифтяном деле, в литье, в плотничестве, в зодчестве –

«во всех ремеслах без числа,

как их создала рука людей».

Ганс Закс. Гравюра работы Иоста Аммана, 1576 г.

Городской совет включает в себя 8 граждан, избранных из всех сословий, и правит городом правильно, соблюдая добрые нравы и полицейские по рядки. Одно право существует для всех, для высших и низших граждан, для господ и для слуг. При этом город очень хорошо охраняется: он окружен двойной стеной, окопан глубоким рвом, на стенах его 183 башни и много всевозможных снарядов, пищальников и стражи, а огнестрельным орудиям несть числа; пороху, денег, и всякого военного запаса в нем также хранится немало. Но высшей охраной служат городу те люди, которые держат в руках своих «Нюренбергскую правду»:

«их охрана, их печать и грамота

никогда не терпели никакого ущерба,

а где на них и бывали жалобы на сейме,

там они всюду умели доказать свою правду».

Городская жизнь в Германии в первой половине XVI века.

В левой части картины изображены торговец со счетной машиной и писец, рядом – резчик по дереву. Справа – органист с помощником, управляющим мехами. В центре картины изображены врач и астролог, левее – мастерская живописца, ему подмастерье растирает краски. На дальнем плане – лавки с товарами, ближайшая, по-видимому, лавка золотых дел мастера.

Гравюра на дереве работы Ганса Зебальда Бегама, из серии картин, на которых под 12 знаками зодиака изображен быт различных сословий и цехов.

Крестьянское сословие.

Однако в описываемое время состояние крестьянского сословия было далеко не так благополучно, как состояние горожан-ремесленников. По словам их современника, в конце XV и в начале XVI века среди народных масс замечается брожение, которое нередко прорывается в форме различных заговоров и восстаний. Так было в 1493 году в Эльзасе. «Мы те крестьяне, что наказывают благородных», – говорили там участники крестьянского восстания, отличительным признаком которых был башмак с оборами, в виде полусапожка (он и впоследствии являлся символом этого народного движения). В 1502 году подобные восстания вспыхнули и в других местах. Участники этих восстаний действовали с большой уверенностью в надежде на то, что все «их братья-мужики», во всей империи, отнесутся к ним с сочувствием и окажут им помощь в повсеместном установлении «Божьей правды» в пределах империи. И надо признаться, что действительно, в течение XV столетия, положение крестьянского сословия в Германии значительно ухудшилось. Возможность переселения избытка сельского населения давно уже исчерпалась, так как в Германии со времен последних Гогенштауфенов не было более свободных земель, не было и первобытных лесов, а с конца XIV века закончилась и колонизация славянских земель. Это привело к возникновению так называемого «крестьянского пролетариата», а положение всего сословия в целом становилось все более и более тягостным. Таким образом становятся вполне понятны с одной стороны, жалобы на то, что простолюдин «очень угнетен» и находится в таком положении, которого долго выносить нельзя^[1], и с другой стороны – всеобщее стремление к реформам, прорывавшееся всюду благодаря успехам просвещения. И как часто бывает вообще накануне больших исторических переворотов, недовольство настоящим стало одинаково распространено во всех классах и слоях общества. Более того, это настроение все больше и больше занимало сердца и души людей еще и потому, что никто не мог себе представить, каким образом и при помощи чего должна была произойти ожидаемая реформа. Этому большому политическому плану, включавшему в себя так много жизненных элементов, недоставало самого главного – государственного органа для проведения необходимых реформ: то есть единоличной высшей власти, которая бы равно проявлялась во всех сферах управления страной.

Трое крестьян начала XVI века. Гравюра работы Альбрехта Дюрера

Все попытки создать из пестрого разнообразия владений единое царство с единой централизованной властью окончились неудачей, и императоры, дабы не оказаться бессильными перед лицом своих вассалов, были вынуждены озаботиться приобретением личных, наследственных, богатых владений.

По крайней мере Максимилиан I имел полное основание быть довольным своей политикой именно в этом смысле. Ему удалось сконцентрировать в руках представителей Габсбурского рода огромные по своим масштабам владения. Он был женат на Марии, наследнице больших бургундских владений, включавшие в себя богатые Нидерланды, Люксембург и даже Франш-Контэ. Эти обширные владения были связаны с еще более обширными притязаниями. Сын Максимилиана и Марии, Филипп, женившись на Иоанне, дочери Фердинанда и Изабеллы, получил за ней в приданое Арагон и Кастилию со всеми подвластными им странами: Сицилией, Сардинией, Неаполем. Более того, для дома Габсбургов постепенно завоевывались страны по ту сторону Атлантического океана, острова и материки, которые с 1492 года начинали выступать на историческую арену. Если бы стареющему императору пришлось умереть именно в это время, то он оставил бы в наследство своим юным внукам (Карлу и Фердинанду), сыновьям Филиппа и Иоанны, не больше и не меньше как 15 корон, так как владел пятнадцатью отдельными землями на Востоке и Западе, на Юге и на Севере.

Идеи политической реформы

В противоположность все возрастающему могуществу царствующего дома, так уже можно было называть дом Габсбургов, во всех сословиях государства значительно обострилось недоверие к власти и достаточно определилось понятие так называемой «германской свободы». Эти помыслы проявились в виде сознательной тенденции не к ограничению значения императора, как главы государства, а к ограниченно сферы применения и проявления его власти. Такая политическая тенденция имела под собой не только узко направленные корыстные интересы. Преобразование правительства в том смысле, как оно произошло во Франции, было противно духу германского народа. При этом, конечно, все прекрасно понимали, что постоянно возрастающее количество отдельных владений и владетельных князей, представляло собой реальную опасность целостности империи. Много говорили о германском единстве; изредка всплывали и такие проекты реформ, аналоги которых мы наблюдали в XIX и XX столетиях. Так, например, некий Николай Хус (публицист, происходящий из духовного сословия) предлагал для общего блага отделить духовную власть от светской, установить повсюду общие германские имперские высшие суды, установить ежегодные, «правильно» собираемые сеймы во Франкфурте-на-Майне, содержать постоянное имперское войско на средства, собираемые в виде государственных податей и т. д. В этот период не раз собирались различные сеймы, на которых тщетно пытались выработать наиболее положительную модель государственного устройства. Один из таких сеймов был собран в 1512 году в Кёльне, другой – в 1517 году в Майнце. Но эти сеймы также не привели ни к чему. Максимилиан не допускал ни малейшего ограничения своей власти, сословия также не соглашались на уступки в своих притязаниях, и каждый жестко настаивал на своем. Отовсюду слышались одни только жалобы, разговоры шли о том, что крестьянство еще недавно проявило свой «яростный дух злобы», в виде восстания против тиранства Конрада, герцога Вюртембергского, о том, что всюду сказывается недовольство, что закон бездействует, что и на море и на суше пути небезопасны. «Одним словом, – так передает нам современник и участник этих обоих собраний свои впечатления, – кругом только жалобы да насилия, и очень приходится о том подумать, что всему этому не предвидится никакого исхода».

Церковные дела

Однако не эти причины стали той побудительной силой, приведшей к тому важному и спасительному перевороту, который мы привыкли разуметь под названием «реформации», а кризис в области религии и сфере деятельности ее служителей. В эту сторону и был направлен в итоге весь поток общественного недовольства, а путь выхода этого недовольства был указан человеком, который был весьма далек от всей этой мирской суеты.

Выше уже говорилось, что под ту почву, на которой утвердилась и возросла средневековая Западная Церковь, пытались подкапываться уже многие, но никто еще не дерзал касаться ее главных основ. Эти основы еще оставались непоколебленными: великая и страшная тайна «пресуществления», безбрачие духовенства, придававшее ему столь исключительное положение в обществе, построение догматов, хитросплетенное богословской наукой Запада, которая на протяжении пятнадцати веков выработала свои положения, из которых многие представляли собой значительные отступления от основных евангельских истин, – всего этого еще не касался критический анализ.

Влияние религии и духовенства ощущалось во всех проявлениях жизни: частной и общественной. Общественное положение каждого священника, каждого монаха было выдающимся и даже внушительным, а положение, занимаемое главой духовенства, папой, в глазах толпы (и даже большинства образованных и развитых людей) по недосягаемому величию почти равняло его с божеством. В трактатах того времени высказывалось уважение к особе папы в самых вычурных выражениях, в самых нелепых крайностях. После несчастной истории с Яном Гусом, не могло быть и речи ни о каком протесте, ни о какой апелляции к собору. Даже и сама Церковь, та, которую некогда называли «общей матерью всех верующих», в устах современника тех лет писателя-паписта, являлась не более, чем «прирожденной рабыней святейшего папы».

Самому же папе, вероятно, после пережитых папством в XV веке бурных соборов, положение должно было представляться весьма утешительным. Народ продолжал усердно молиться по своим старым молитвенникам; искусство и наука двигались по путям, предписанным Церковью; владетельные князья ревностно собирали всякие реликвии. Курфюрст Фридрих Саксонский, например, набрал их около 5000, а сколько их хранилось в сундуках церквей Магдебургской епархии – этого, пожалуй, не знал никто, но говорили, что с их помощью можно было получить отпущение грехов на многие тысячи лет. Одно только «братство 11 000 дев», к которому принадлежал и сам курфюрст, обладало капиталом в 6455 месс, 3550 сорокоустов, 260 000 молитв Господних, 200 000 «Тебе Бога хвалим», 1600 «Слава в Вышних Богу», – и этот громадный доход богатого братства предназначался на поощрение душеспасительной деятельности братии.

Поверхностному наблюдателю могло даже показаться, что новое искусство и наука, которая именно в это время горячо принялась за изучение древних классиков, идут рука об руку с установившимися уже религиозными верованиями, к вящему прославлению Церкви. Это был период, когда мощные основы Церкви еще оставались непоколебленными, а счастливчикам из числа исследователей и завоевателей удалось перенести знамя Церкви за море, в Новый Свет, который именно в это время (1513 г.) все уже признали как большой материк, еще неведомый европейцам.

Географические открытия. Гуманизм в науке

Собственно говоря, открытие новых материков в действительности не представляло собой ничего такого, что могло бы внушить опасение и Церкви. Значение этих открытий для духовной жизни Европы вначале было весьма малозаметным, хотя, конечно, весьма знаменательным явлением было то, что одновременно перед взорами современного общества открывались два новых мира: новый мир духовный, внутренний, и новый мир внешний. Гораздо более значительны были те опасности, которые скрывала в своем лоне «новая» наука. Вновь пробудившаяся страсть к изучению классической древности, так называемый «гуманизм», вызвал в Италии сильный подъем духа. После падения Константинополя в 1453 году Италия была наводнена греческими беглецами, искавшими здесь убежища для себя, для своих знаний и для своих рукописных сокровищ. Стали учреждаться академии, основываться школы, стали выходить в свет новые издания древних классиков, а тот свободный, светлый, деятельный дух жизни, которым были проникнуты эти книги, конечно, быстро овладел умами людей.

Масса новых идей вторглась в мысленный мир многих тысяч людей, – так родилась «светская» наука, не имевшая ничего общего с той, которая была исключительным достоянием духовного сословия. Местами, преимущественно в Италии, эти усиленные заняты классицизмом привели как бы к новому язычеству и к весьма легкомысленному миросозерцанию, но в других странах, и в особенности в Германии, они возбудили дух серьезного исследования, который уже не мог успокоиться и вскоре оказался не совсем удобным для сторонников старого мировоззрения.

Оппозиция

Вскоре выяснилось, что Церкви уже не представляется более возможности с прежним спокойствием пользоваться своим достоянием: повсеместно стало высказываться недовольство теми вымогательствами денег, которые производились повсюду от имени Церкви. Князья жаловались на конкуренцию духовных судов с их, светскими, города – на поборы монастырей, расположенных в городском округе или в области, крестьяне – на непрерывное приращение духовных имений. В общем, все имели повод жаловаться на многие существовавшие церковные положения: на пренебрежительное отношение к проповеднической деятельности, к пастве, на безнравственный образ жизни многих духовных лиц. Многие даже не скрывали своего недовольства и высказывали его в весьма резкой форме латинской сатиры, в которой не затруднялись придавать корыстолюбию духовенства и монашества самые нелестные эпитеты. И действительно, в то время, когда император и все другие сословия торговались и спорили из-за каждого гроша, громадные суммы ежегодно, без малейшей затраты труда, поступали в Рим. Обвинения такого характера обратились наконец в постоянный параграф при политических сношениях, непрерывно по разным направлениям скакали государственные гонцы с подобными жалобами, которые император Максимилиан в 1510 году приказал еще раз собрать воедино. Стало очевидно, что этим жалобам не будет конца. Широко распространившаяся к тому времени оппозиция находила себе поддержку и выражение в объемистых произведениях печати, в литературе, которая в подобные периоды призвана играть особенно важную роль.

«Epistolae obscurorum virorum»

Обычно, в этом именно смысле указывают на заслуги троих выдающихся деятелей: Иоганна Гейлера фон Кейзерсберга, Эразма Роттердамского и Ульриха фон Гуттена. Первый из них (он был проповедником в Страсбургском соборе, умер в 1510 году) держался в своих проповедях сатирического направления и был юмористом оппозиции – заметим, кстати, одним из многих, ибо едва ли какая-нибудь эпоха литературы была настолько же богата сатирой, как конец XV и первая половина XVI века. По отношению к тем злоупотреблениям, которые общество не могло вывести, оно старалось утешить себя шуткой, сатирой, карикатурами. И даже те, которые были этой сатирой задеты за живое, вероятно, громче всех смеялись над такой забавной шуткой. К этой популярной литературе можно в некотором смысле причислить и наиболее резкую из всех политических сатир того времени, так называемые «Письма темных людей» («Epistolae obscurorum virorum»), хотя они и были писаны по-латыни (1516 г.). Латынь, на которой эти «темные люди» друга с другом переписывались, не требовала никакого возвышенного разумения, и те положения, в которых они выставляли себя перед читателями, были достаточно ясны. Главным автором этих писем был некто Crotus Rubianus (Иоганн Иегер из Тюрингии); но в них принимал участие и Ульрих фон Гуттен, не столько сильный в сатире, сколько в патетической речи, влагаемой ему в уста правдивым негодованием. Ульрих в ту пору оказывал влияние главным образом на рыцарские кружки; но все противники старого, схоластического обскурантизма, стремились к одной цели и работали рука об руку.

Гейлер фон Кейзерсберг

Эразм Роттердамский

Портрет-медальон Эразма Роттердамского

Языком нового времени и новой науки изящнее всех владел Дезидерий Эразм (род. в Роттердаме в 1415 или 1467 г.), который, несмотря на самые неблагоприятные внешние обстоятельства, благодаря своему литературному таланту, вскоре сделался европейской знаменитостью. Это был небольшой человечек, белокурый, колченогий, рожденный быть ученым; для него ничто не могло быть выше науки, т. е. спокойного исследования истины. Ему обязаны мы первым критическим изданием греческого текста Священного Писания Нового Завета. И он также обладал сильным сатирическим талантом, а условия духовной жизни и веяния того времени были таковы, что мудрено было бы не писать сатиры человеку его склада. Особенно удачно было его произведение, изданное в 1508 году, под заглавием «Похвала глупости» («Encomium moriae»), которое выдержало 27 изданий и разошлось по белу свету во множестве переводов.

В этой книге он отдает предпочтение наивной глупости и здравому взгляду на жизнь перед ограниченным самообольщением и умничанием, а затем заставляет дурачество обозревать различные сословия и области жизни, причем, конечно, порядком достается и богословам, и монахам, и епископам, и кардиналам, и папам. Эразм был самым блестящим представителем оппозиционной литературы, что не мешало ему пользоваться благорасположением высших слоев общества, так как они тогда (как всегда и везде) проявляли себя горячими сторонниками оппозиции, конечно, лишь до тех пор, пока это не было опасно. Его глубокие сведения, высокие связи, в которые он успел вступить во время своих путешествий, его изящная латынь и обширная ученость – все привлекало к нему общее уважение, а так как его сатира и порицания не особенно были резки и даже подавали надежду на то, что всякого рода злоупотребления не трудно будет устранить, Эразм своими сочинениями привлек на сторону прогресса не только множество благомыслящих, но и несколько боязливых умов, которых легко могло бы запугать более сильное и более радикальное порицание старых начал.

Процесс Рейхлина

В это время внимание всего общества привлек прогресс, при котором обскуранты и либералы как бы мерялись силами. Средневековая система воззрений имела своих наиболее мрачных представителей в доминиканском конвенте в Кёльне. Эти монахи нашли себе, совершенно во вкусе времени, подходящие предметы для своих инквизиционных вожделений в преследовании евреев: они ходатайствовали у императора, чтобы он приказал евреям выдать им талмуд и позволил бы им поступать с евреями, как с еретиками. Императорские советники обратились тогда к лучшему знатоку этого дела в то время – к составителю первой еврейской грамматики (1506 г.), к Иоганну Рейхлину. Рейхлин (род. в 1455 г.) пользовался уже в это время громкой известностью, как юрист и ученый гуманист. Он уже успел, кроме вышеупомянутой еврейской грамматики, составить латинский словарь и греческую грамматику, потому и слыл за первейшего знатока и почитателя гомеровской поэзии, знакомство с которой было тогда далеко не так просто, как ныне. Его приговор оказался в пользу еврейских книг, изучению которых он был столь многим обязан. Тогда вся злоба кёльнской коллегии, в которой видную роль играл крещеный еврей Иоганн Пфеферкорн, обратилась на дерзновенного представителя новейшей науки. Доминиканцы составили целый инквизиционный суд (1513 г.) и отправили воззвания к своим сторонникам в Эрфуртский, Майнцский и Лёвенский университеты. Однако всюду общественное мнение, даже мнение высокопоставленных духовных лиц, оказалось не на стороне доминиканцев; под председательством епископа Шпейерского собрался суд, который и наложил на обвинителей Рейхлина «вечное молчание», да еще присудил им уплату судебных издержек (1514 г.), а когда те обратились с жалобами в Рим, то и там не добились успеха: из Рима последовало приказание – замять дело.

Подобного рода препирательства, конечно, затрагивали и волновали руководящие круги, но нимало не проникали в глубь народной жизни. Затронуть и расшевелить массу предначертано было такому деятелю, который сам вышел из народа, вырос среди противоположных течений своего времени и был одарен такими способностями, которые давали ему возможность подняться на голову выше своего времени и среднего уровня своих современников. Глубоко проникнутый предрассудками своего времени, он сумел их сам в себе преодолеть и был как бы самой судьбою избран служить орудием для борьбы во имя решения весьма мудреной задачи. Первым поприщем начавшегося нового движения, вызванного этим деятелем, был один из германских университетов.

Мартин Лютер

Этот университет был младшим среди тех учебных заведений, которые вызывались к жизни постоянно возраставшим влечением к образованию. В 1502 году курфюрст Фридрих Саксонский основал его в Виттенберге на Эльбе. При учреждении университета особенное влияние было оказано двумя деятелями либеральной партии, доктором Мартином Поллихом (одновременно медиком, юристом и богословом) и викарием августинского ордена Иоанном Штаупицом; последний в 1508 году ввел в университет молодого монаха из Эрфуртской августинской конгрегации, некоего Мартина Лютера, о котором он имел весьма высокое мнение. Лютер был сын тюринского бергмана (род. 10 ноября 1483 г. в Эйслебене), и ему было в ту пору 25 лет. Все детство свое Лютер провел в семье, постоянно занятой работой и заботами о хлебе насущном. Он рос окруженный сестрами-подростками, при строгой домашней выдержке, а воспитывался под гнетом варварской дисциплины, господствовавшей в средней школе маленького городка. Жизнь улыбнулась ему несколько приветливее в Эйзенахе, где у него были родственники. Там он и был помещен в школу, после краткого пребывания в Магдебурге.

Счастливая случайность привела его в дом весьма почтенной семьи Котта. В 1501 году он поступил в Эрфуртский университет, который тогда пользовался громкой известностью. Отец Лютера тем временем успел добиться весьма хорошего положения и очень желал, чтобы сын его, оказавшийся весьма способным юношей, занялся юридическими науками; однако Лютер, совершенно неожиданно, избрал иное поприще: в 1506 году, по влечению, которое он долго в себе старался побороть, он по ступил в местный августинский монастырь.

Здесь пережил он многое, чего обыкновенные люди не могут себе даже и представить… Ревностно принявшись за науку, посвящая ей все свое время, он иногда целые ночи проводил без сна, стараясь выполнять все предписания монастырского устава, исполнение которых было замедлено или запущено его научными занятиями. Однажды случилось так, что дверь его кельи пришлось даже взломать, и его нашли в ней распростертым на полу без сознания от крайнего истощения сил. Строго соблюдая все обязанности, возложенные на него орденом, он в то же время овладел в совершенстве всем запасом современного школьного богословия, но не мог найти в нем удовлетворения своей духовной жажды. Он переживал тяжкую внутреннюю борьбу, но не уклонялся от влияния добрых и разумных людей, как, например, вышеупомянутого Штаупица, который был другом его отца.

Ознакомившись (уже довольно поздно) с сочинениями блаженного Августина и в совершенстве изучив Библию, он весьма медленно и постепенно выработал себе, наконец, более спокойное, более свободное и более сообразное с духом евангельского учения религиозное воззрение. Отец присутствовал на первой мессе сына, примирившись, наконец, с его монашеством. На кафедру вступил он впервые в Виттенберге, где сначала как магистр читал лекции об Аристотеле, а затем в 1509 году возведен был в бакалавры богословия. Покровитель его Штаупиц предсказывал ему большую будущность. «У этого брата нашего взгляд на все глубокий, и можно ожидать от него дивных измышлений, – так высказывался он о Лютере. – Он в Церковь внесет большие преобразования и всех наших ученых богословов с толку собьет, – говаривал он не раз».

Временно Лютер был в Эрфурте и учителем, а затем, по возвращении в Виттенберг, по поручению своего ордена, в 1511 году, предпринял вместе с одним из августинских монахов паломничество в Рим. При виде священного города, он пал наземь и воскликнул: «Привет тебе, священный Рим!», а затем с усердием выполнил все то, что странствовавшие в Рим богомольцы почитали своей обязанностью – даже на коленях вполз вверх по так называемой лестнице Пилата (Scala Santa) в Латеране. Само собой разумеется, что из своего четырехнедельного пребывания в Риме он вынес еще и многие другие впечатления. Не укрылось от его прозорливого взгляда и то, что в этом центре христианского мира господствовали самые ужасные пороки, существовали самые крупные злоупотребления. Обогащенный новыми знаниями, новыми впечатлениями и новым опытом, он вернулся в свой монастырь в Виттенберге и в 1512 году, возведенный в ученую степень доктора богословия, вновь принялся за свою академическую деятельность.

На своих лекциях он разбирал псалтирь, объяснял послания к римлянам, к галатам и в то же время проповедовал и в монастырской церкви, и в городской приходской. Проповеди его привлекали всеобщее внимание. Он уже и тогда в такой степени владел языком религиозного мышления, как ни один немецкий проповедник ни до него, ни после. В его проповеди сказывалось удивительное равновесие светлого ума, велико лепной научной подготовки, ясного практического взгляда на жизнь, смелой, образной фантазии, несколько даже склонной к мистицизму. Отрекшись от ветхого церковнического схоластицизма и глубоко усвоив сущность и простоту евангельского учения, он в то же время демонстрировал в своих проповедях свежесть и подвижность исследователя, докопавшегося до истины. Хотя в ту пору он уже вполне уяснил себе главную основу учения о спасении, и по творениям блаженного Августина, и по Св. Писанию, но все же еще не мог вполне отрешиться и от авторитета Церкви в ее тогдашнем составе и строе.

И вдруг, помимо его собственной воли и сознания, он занялся деятельностью, которая привела к весьма серьезным и важным историческим последствиям.

Индульгенции

Дело в том, что с 1516 года в приэльбских городах стали появляться распространители и продавцы папских индульгенций. Учение Западной Церкви, на котором основывалась раздача и продажа этих «отпустительных» грамот, было довольно искусно и ловко придумано: паписты опирались на то, что Христос и святые совершили гораздо больше добрых дел, нежели требовалось для спасения их душ или для достижения блаженства. Из этого-то избытка будто бы образовалось сокровище излишнего, преизобильного блага – и этим благом располагает Церковь на пользу верующих. Из этого пресловутого «Сокровища Церкви» (Thesaurus Ecclesiae) папа и извлек то право избавления грешников от тягчайших видов покаяния, которые даже после его сердечных сокрушений, после устного сознания и после отпущения его грехов священником, все же налагались на кающегося. Если же верующий по мере сил способствовал доброму и великому церковному делу, то наложенное на него тягчайшее покаяние могло быть изменено на более легкое, или даже вовсе отменено. То, что подобное воззрение неизбежно должно было породить впоследствии ряд грубейших злоупотреблений – не подлежало ни малейшему сомнению, как ни старались потом благороднейшие представители Западной Церкви выставлять только лучшие стороны этого учения.

Это учение, постепенно развиваясь и видоизменяясь под влиянием условий практической жизни, привело в конце концов к чудовищным крайностям: «Thesaurus Ecclesiae» обращен был в доходную статью, а сами индульгенции – в косвенный налог, к которому все чаще и чаще стали прибегать (1500, 1501, 1504, 1509 гг.). На этот раз деньги были нужны именно на постройку церкви Св. Петра, которую задумали папа Юлий II (1503-1513 гг.) и Лев X (1513-1521 гг.), из рода Медичисов. Всем было объявлено, что всякий, кто окажет помощь этому богоугодному делу, должен при помощи папской индульгенции получить не только отпущение грехов, но даже избавление от чистилища, как для себя лично, так и для своих близких, так как, по новейшим церковным воззрениям, власть папы простиралась уже и на эту область плача и скорби.

Продажа индульгенций

Конечно, для получения этой великой папской индульгенции требовалось предварительное раскаяние и исповедь в грехах своих, и даже ставилось непременным условием получение ее, но, в сущности, люди не слишком добросовестные пытались получить ее и без всех подобных предварительных действий. Продажа индульгенции была просто финансовым предприятием, так на него и смотрело высшее духовенство. Курфюрст Альбрехт Бранденбургский занял даже 30 000 гульденов у одного из аугсбургских торговых домов, чтобы взять на откуп из 50% валового дохода распространение индульгенций по Германии. Один из его агентов, доминиканец Иоганн Тецель, осенью 1517 года явился в Ютербон и собрал около себя большую толпу народа. Так как он умел отлично рекламировать и предлагать всем и каждому свои индульгенции, то и торговал ими довольно бойко. Сопровождаемый большой свитой духовных и светских лиц, он вступил в местную церковь, где и водрузил большой красный крест с терновым венцом и отверстиями от гвоздей, который по всюду возил с собою. Вокруг креста были поставлены церковные знамена с изображенным на них папским гербом. Под самим крестом находился окованный железом ларец, а рядом с ним, с одной стороны – кафедра, а с другой стороны – стол для счетчиков, а также все необходимые канцелярские принадлежности, корзины для денег, отпустительные грамоты. Доминиканец не постыдился восхвалять свой товар и распространялся в самых вычурных выражениях о могущественной власти своего доверителя – папы. Среди покупателей тецелевских индульгенций, толкавшихся около его стола, нашлись и виттенбергцы из лютеровой паствы.

«Примерно в это же время,– как